Сказания о Титанах. Мифы и легенды - Страница 32

И если ты пришел из далекой Скифии, страны неведомой, и впрямь не слыхал об Идасе, то наклонись над пропастью Тайгета или припади ухом к груди горы у Эпопы и спроси у них, кто такой Идас. Дохнет пропасть, загудит в груди горы, и услышишь ты, далекий гость, то, что выговорить могут только камни да руда в недрах:

— У Эвена — дочь Эвенида, нимфа Марпесса. У Афарея — сыновья Афариды: Линкей — зоркоокий проницатель и Идас — огромно-неистовый.

Все огромно в Идасе — и тело, и желанья, и отвага, и дума. Но всего огромнее в Идасе его любовь к нимфе Марпессе. Так огромна была эта любовь и так неистова, как огромен и неистов вулкан, извергающий разом и пламя, и лаву, и камни, и пепел. Так огромна была эта любовь, что если бы выпала она из сердца Идаса на землю, даже сам Идас не смог бы поднять ее с земли и вложить обратно себе в сердце. Скорее всю громаду хребтов Олимпа и Тайгета поднимешь, чем такую любовь.

О, и плясала же речная нимфа Марпесса в хороводе нимф-подруг. Водопад пляшет — не напляшется. Гроза в горах пляшет — и не напляшется, а уж как начнет плясать Марпесса, то и водопад, и гроза, и даже водовороты порогов остановят свой пляс, замрут, и только смотрят, не дыша, на чудо-плясунью: вот бы им так плясать!

И увидел Идас ее пляску, и увидел ее, всю речную, — такую, как если бы мрамор стал огнем, а огонь сиянием, а сияние ручьем, а ручей… Да где тут слово найти, чтобы сказать, чем стал бы ручей! Открой глаза и закрой, и снова открой: и пред тобою и мрамор, и огонь, и сияние — и все это вместе ручей, и все это вместе нимфа-титанида, плясунья.

Вот какой увидел Идас Марпессу, увидел и полюбил ее огромно-неистово.

Рассказывают волны, что как-то увидели ее пляшущей две скалы у моря. Не выдержали скалы, сорвались, безумные, с места, чтобы сковать ее всей своей гранитной любовью. Уплыла от них речная нимфа. И с тех пор стали они бродячими скалами: бродят и все ищут Марпессу.

Но увидел Марпессу и юный бог-стреловержец Аполлон и тоже воссиял к ней любовью. Еще управлял тогда солнечным возком древний титан Гелий, а юный Солнце-бог забавлялся метанием золотых стрел в зеленые волосы дриад и наяд, чтобы вспыхивали в них золотые искры.

Узнал Идас о своем сопернике, боге из рода Кронидов, и решил поскорее похитить Марпессу из хоровода нимф во время пляски. Но как выхватить из хоровода речную нимфу? Как унести пылающий огонь, чтобы он пылал не угасая? Или текучую струю, чтобы она текла не иссякая?

И задумался Идас.

Проносились в нем бурями дума за думой, одна другой неистовее. Думает Идас. Далеко под ним бьют с грохотом волны моря о крутой берег. Ударят волны, охнут и отхлынут с ревом в пучину. А Идасу кажется, что тихо море, что только мурлычет и трется оно бархатной спиной о прибрежье, так бурно и огромноголосно в сердце-уме Идаса.

Хорошо богам Олимпа: у них страсти — лишь пища для мысли-желания, сама же мысль как холодная молния трезубца Посейдона. Двинут боги мыслью — и дрогнут суша и море, а сам бог, весь в улыбке небес, величаво, спокоен.

Но не таков Идас, что сильнее всякого бога. Сама мысль в нем горит, и жжет, и грохочет раскаленными камнями-молниями, и сам Идас горит в том неистовом огне. Тяжко Идасу от бури-думы. Хочется ему на весь мир вопль поднять, чтобы земля разверзлась и пришла к нему на помощь всей своей мудростью, чтобы горы ступили и легли под ноги Марпессы: вот бы вознесли ее высоко над рекой и кинули в объятия Идаса. Но нельзя Идасу выкрикнуть сердце миру. Услышит его крик Эвен, отец нимфы, станет на страже — не отдаст он Идасу Марпессы. Только скажет ему смеясь:

— Видел ты моих речных коней в моей речной колеснице, Идас? Отдам я тебе в жены Марпессу, если выйдешь со мной, ристателем, на состязание. Не догонят мои речные кони твоих коней — бери Марпессу: она твоя. А догонят — отдашь мне свою голову, Идас, по титановой правде нерушимой. Что ж, побьемся об заклад с тобою: ты кладешь мне в заклад свою голову, я тебе — Марпессу. Что ж, выводи своих коней мессенских, запрягай в колесницу, и поскачем. — И опять засмеется Эвен.

Да и как Эвену не смеяться!

Немало голов, отсеченных от плеч женихов-соискателей, красуется на кольях частокола вокруг жилища Эвена. Отдали герои-полубоги свои головы за красавицу-нимфу. Самому черному богу Аиду обещал свирепый Эвен чертог воздвигнуть из отрубленных голов героев.

Ну и кони у Эвена!

Сам Эвен Идасу не страшен. Сожмет его Идас ладонями — и нет речного Эвена: только малая топь останется на месте. Но нерушима и грозна титанова правда. Побьется с ним Идас об заклад, и должен он отдать свою голову Эвену, если догонят его Эвеновы кони.

Ох, и будут же тогда смеяться боги Крониды над глупым огромно-могучим Идасом, титаном Мессении!

Да и нет в Мессении коней, равных резвостью коням этолийским Эвена. Тут не кони, тут морские вихри нужны — посейдоновы кони.

И задумался в третий раз Идас: не поймать ли ему морского коня-Вихря Посейдона? Не похитить ли на нем Марпессу? Пусть погонятся тогда за ним речные кони!

Стоит молча у моря, а дума о коне-Вихре так и носится по волнам мыслей Идаса. Но не может он ее высказать морю. И все-таки выловил властитель морей думу Идаса своей удочкой хитрости. Захотелось Посейдону позабавиться зрелищем погони, захотелось подзадорить юного Аполлона. У Посейдона всюду мятеж да мятеж, ураганы о тысячу таранов, клокоты пучинные, а у Аполлона все друг с другом в ладу, как струна со струной, как звезд хороводы, как звон прозрачных ключей. Чуть кто собьется с ладу или возмутится, тотчас летит в него золотая стрела Аполлона и смиряет буйство возмутителя. Не по нраву Посейдону такой лад. И задумал Посейдон вызвать буйную ярость в самом юном боге: столкнуть Аполлона с Идасом. И еще задумал он испытать силу Идаса.